Глава 11

Изрядно выпивший Андрей Казимиров брел по ночной Самаре домой. На улицах хоть глаз выколи, только на Дворянской светили газовые фонари. Изредка проезжали извозчики, предупреждая окри­ками редких прохожих: "Поберегись..."

Иной раз откуда-то из темноты слышались возня и призывы на помощь - это самарская шпана зарабатывала себе на жизнь, обирая зазевавшихся прохожих. Последнее время таких лихих ребят развелось много, способствовала тому и безотцовщина, выросшая значительно после японской войны. К Андрею подходить боялись: завидя его могучую фигуру, обходили стороной. Хотя были случаи, раза два и нарывались, не знаючи, редко кто уходил потом на своих ногах, больше уползали на карачках. Андрей драться не любил и не умел, не мудрствуя лукаво, он просто хватал подвернувшегося налетчика и слегка ударял об стену, после чего тот оседал, становился послуш­ным. Иных, особенно бойких, вешал за шиворот на сук, если по­близости оказывалось подходящее дерево. Ну это так, для забавы.

Андрей вышел на Панскую улицу. Вдали, за железнодорожной насыпью, в Запанском поселке, виднелись редкие огни в окнах,

громко лаяли собаки. Это был самый бандитский угол во всей Самаре, да еще Постников овраг, как два чирья на мягком месте.

Дом вдовой купчихи Куксиной, где Казимировы снимали комнату, стоял на краю Панской улицы. Сама Куксина по летам жила на даче в Царевщине и только по осени приезжала в Самару, занимала фли­гель дома. Кроме Казимировых, здесь квартировали еще сапожник Маслов с женой и двумя дочерьми-подросткам и и жестянщик Назар Круглов, вдовый шестидесятилетний мужик.

Входная дверь была закрыта изнутри на задвижку. Андрей пошарил рукой, нашел у притолоки крючок, отомкнул дверь, прошел через сени в избу. На стене коптила притушенная лампа, было душно, сыро, пахло хозяйственным мылом - жена Андрея, худенькая и тихая  Марфа, подрабатывала тем, что обстирывала приезжих господ из гостиниц.

Андрей тяжело сел на лавку возле стола-тумбочки, поставил рядом с собой кирзовую сумку с продуктами, что купил в кабаке на остав­шиеся после гулянки деньги, достал бутылку самогона. Снял лапти, развязал онучи. Пошарил глазами по комнате, громко чертыхнулся, стукнул по столу кулаком. Из-за перегородки вышла Марфа, на ходу надевая юбку поверх ночнушки. Ее рано поседевшие, когда-то кра­сивые, густые волосы были взлохмачены, глаза смотрели затравленно, с испугом.

-  Ты того, так твою мать, так ждешь хозяина... Я горбачусь, зара­батываю копейку, а и поесть раз в день нечего.

-   Ты бы еще к утру пришел, вон они щи-ти в чулане.

-    Покалякай мне, я из тебя дурь-то выбью, - Андрей привстал, распаляясь от собственного крика. Марфа замерла испуганно, при­жалась к шкафу. В проеме двери показался шестнадцатилетний сын Владимир. Был он в отца высок ростом, широк в плечах, иссиня- черные волосы мелкими завитушками вились на висках и затылке.

-   Ты чего, батя, шумишь-то, погулял и будя, нечего и шуметь.

-   Поучи еще меня, мелкота, - Андрей притих, сел снова за стол, продолжая бурчать, - будут еще учить меня, коли надо, тогда и пришел.

Видно было, что сын отца не больно-то боится, да и жена Марфа, чувствуя защиту, иной раз что и поперек скажет. "Вот дожил, яйца курицу учат... Да...".

-   Нарежь-ка сала хоть, - попросил уже миролюбивее жену. Сам налил себе граненый стакан самогонки, разом выпил, стал грызть баранку, изредка бросая в рот куски сала. Рукавом рубахи вытер губы, погладил бороду. Сын постоял, постоял, пошел досыпать.

-   Ну будя, пора и на боковую. Ты как, мать, микитишь?

-   Ляжись, ляжись, отдохни, кормилец ты наш...

-   То-то, кормилец, ну и цыц тогда...

Андрей заметно захмелел, прошел в каморку, брякнулся прямо в одежде на тюфяк в углу. Марфа потушила лампу, крадучись, прилегла рядом, притихла.

Глава 12

Владимир Казимиров в ту ночь тоже пришел поздновато, да и не только в ту, а и раньше за ним такое наблюдалось частенько. Мать к этому уже привыкла.

Днем он подрабатывал грузчиком и подсобным рабочим на же­лезнодорожной станции, получая за день девяносто копеек. Итого за месяц выходило чуть больше двадцати рублей. На такие деньги больно-то не расшикуешься. Сколько раз уж он хотел бросить эту работу, но другого подходящего места не находилось. Впрочем, пос­леднее время Вовка вроде бы нашел источник дохода В соседнем Запанском поселке водились многочисленные маленькие и большие воровские шайки. Много раз его туда заманивали да и не мудрено

-   постоял на шухере и за какой-то час заработал больше недельного заработка, а уж если сходил на дело, то и того больше, как повезет.. Правда, каждая шайка отстегивала из своего кармана немалый кусок местному авторитету по прозвищу Бобер. Нашли ребята и более простой способ наживы: подкараулят эдак у ресторана подвыпившего мужичка, а то и купчик попадется, и обчистят до нитки. Тут уж Вовкина основная работа, иной пьяный, пьяный, а начнет брыкаться, как молодой жеребец. Такому - тюк по лбу, и копыта в сторону. Били, однако, так, для порядку, на мокруху не шли.

На эти ночные деньги Вовка купил себе ботинки со скрипом, атласную рубашку, фуражку. Избыток денег объяснял тем, что срочно получил заказ на разгрузку товара, ну и хозяин расщедрился. Отец на такие аргументы посмотрел с подозрением, сказал только:

-   Ты б матери чего купил, мне-то уж ладно, вахлак...

Когда же Вовка купил и принес домой хромовые сапоги, сказал, как отрубил:

-   Не по средствам живешь, смотрю я... Ты нам байки про доброго хозяина не калякай. Вот что я тебе скажу, заверни-ка все свои наряды в рогожу да спрячь куда подале, не то вместо них тебе придется цепи носить. У нас в роду воров век не было. Плотники были, кузнецы были, а воров нет. Не бросишь свое поганое ремесло, своими руками сверну тебе шею, как гусенку, чтоб не поганил ты нашу фамилию.

Мать всплакнула, приговаривая:

-    Неужто я для того тебя родила, дитятко ты мое ненаглядное. Сколько вор не ворует, а острога не минует.

И не столько угрозы отца, сколько слезы матери повлияли на Владимира, в душе его что-то перевернулось. Для себя он решил: "Все, надо завязывать, пока не поздно...". Сложил краденые вещи в

кучу, отдал Бобру, себе оставил только сапоги. Бобер дело раскусил, подослал как-то к нему на станцию ребят, те поуговаривали малость, потом набросились разом. Сильно поколотили. На том дело и кон­чилось.

Глава 13

Было еще темно, когда Гудовы на дощанике и с прицепленной лодкой отчалили от берега. Предрассветная темень сгустилась над рекой, только узкий серпик луны маячил где-то над лесом за селом. Было душно, томно. В борт дощаника мерно била легкая волна. Вода в Волге теплая, даже за ночь не остыла. Братья взялись за весла, по двое на весло, Василий у руля, Яков стерег и успокаивал лошадь, гладил ее по боку. Машуха заржала, тревожно перебирала копытами.

-    Но, но, стой, Машуха, стой. Чай, тебе не впервой в Заволжье-то, путь-то, поди, известен. Ты не брыкайся, не брыкайся, - разговаривал Яков с лошадью как с человеком.

-     Надо огородить было лошадь-то, - с кормы крикнул Василий, сам что есть силы налегал на рулевое весло, норовя направить до­щаник в разрез течения, - я ща подумал вчера, сделать бы загон-то...

-    Ничо, ничо, она попривыкнет сейчас, я вот ей хлебца дам, стой, стой, милая...

Парни налегали на весла, кряхтели, переговаривались:

-     Правее, правее берем, батя, правее... Ты куда рулишь? - Колька запыхался, обернулся к отцу.

-   Ты греби знай, не то снесет вмиг.

Нехотя стал светлеть край неба за левобережьем, сумерки рассту­пились. Со стороны Новодевичья закукарекали петухи. Кое-где по­явились огни в домах. Совсем уж стало светать, когда вышли на середину Волги чуть ниже Красной речки. Теперь можно и чуть отдохнуть, грести в полсилы. Парни сняли мокрые рубашки. Андрей, отвернулся, смотлрел куда-то в сторону верховья. Яков присматривался к нему, норовил заглянуть в лицо.

-     Чего разнагашались-то, оно хоть ветер и теплый, а просквозит ненароком, Андрюшка...

-   Да ладно, теплынь такая...

-   Ты чего это морду-то воротишь, ну-ка обернись, обернись!..

Дмитрий усмехнулся, переглянулся с Колькой.

-     Вот привязался, как банный лист к мягкому месту.., - зло про­бурчал Андрей.

-     Ты мне поворчи, поворчи. Я вот возьму вожжи да выбью дурь из башки, вырос, дубина стоеросовая. Опять по сусалам получил? Кто же это тебя сегодня так? - чуть насмехаясь, допрашивал Яков сына.

-   Нашлись люди...

-   Пока еще целые.

-    Целые... А вы чего щеритесь, - возмутился Василий, глядя на сыновей, - не умеете драться, сидите дома, у мамки под юбкой.

-   Мелкота пошла народишко, мелкота, - проговорил Яков, обра­щаясь теперь уже больше к Василию, - не нам с тобой чета, сосунки.

-  А ты сам-то забыл, как тебе нос на сторону своротили в прошлом годе, вон теперь вместо Ягодного на Подвалье смотрит, - огрызнулся Андрей, поворачиваясь к отцу. И туг все увидели его разбитые в кровь губы и большой синяк под правым глазом.

-    Крепко они тебя обработали, - не утерпел Василий, - поди, и ребра пересчитали.

-   Ребра на месте. Ничо, мы ща с ними покалякаем, дай время...

-   Дурак человек, упрекнул - отцу нос разбили, дак кто разбил-то, сам Алеша Трегубов...

Всем было известно, как на масленицу, во время драки Алеша невзначай свернул Якову нос, признав его за чужака. Уж потом Алеша приходил к Якову с мировой четвертью.

-   Нос чего, он, Алеша-то, и башку свернет вмиг, ему только по­падись под горячую руку.

По селу ходили слухи, будто жил раньше Алеша в верховьях Волги, аж под Нижним Новгородом. И как-то по молодости и пьяному делу налетели на него трое подвыпивших мужиков, один и кол из плетня выломал. Ну Алеша и осерчал, от кола-то увернулся, да как даст нападавшему в лоб, у того кровь потекла из уха, и упал он у забора. Двое других убежали. Алеша донес незадачливого драчуна до дома, уложил на крыльце спать, думал: "Проспится, мол, чего там...’’. А тот взял да и помер. На другой день вызвали Трегубова на съезжую, повели допрос: "С кем был, да чем бил?"

-    Чем, чем, - отвечает Алеша,- вот этой штукой, - и показывает огромадный кулак. А кулак и правда у него как полупудовая гиря, да еще вроде как с сучками. Не поверили ему, стали раскручивать дело. Тяжело б пришлось, должно, Алеше, а тут как раз у коновязи чья-то лошадь разбушевалась. То ли заболела, то ли подшутил кто чего - рвется, на вожжах никак ее не удержат. Ему становой пристав и говорит:

-   Ну, если ты такой сильный, успокой-ка ее...

-    Это можно, - ответил Алеша и пошел к коновязи, взялся за вожжи. Тянет кобылу, она упирается, а он знай свое, тянет. Подтянул, да как даст меж ушей, та и с копыт долой. Через малое время очухалась, присмирела. Так-то... Судья покрутил, покрутил головой, осудил-таки на полгода за то, что удар не рассчитал по силе, отма- тюгали заодно. Однако, считай, легко отделался. С тех пор Алеша в драки вступал только в крайнем случае и из родной деревни уехал, жил в Новодевичье уж около двадцати лет, забавляя сельчан своими причудами.

Глава 16

Стоянку определили под малой березой близ Утиной пади. Пока парни бултыхались в воде, смывая пот и усталость, Василий с Яковом начали строить шалаш. Наложили жердей, связали их у верха лыком. Василий наладил косу. Стал обкашивать стан, с наслаждением вдыхая еле уловимый запах только что скошенной травы, чувствуя силу в плечах, а на душе восторг от предстоящего трудового праздника. Обернулся к Якову.

-         Трава-то, трава-то, не прокосишь, не ленись только. Ноне только лодырь не накосит. Ты, Яшка, рогулину под котел наладь, чтоб уж потом не думать.

-          Где костер-то будем ладить? - Яков достал топор, направился в чащобу вдоль пади. Василий осмотрелся.

-   Да возле шалаша и мастери, обкопай а то от греха.

Со стороны пади раздавались веселые крики. Слышен был Колькин голос:

-   В рубаху их, в рубаху заверни...

Пока Василий покрывал шалаш только что скошенной травой, пришли парни, Колька нес в руках сверток.

-    Во, батя, раков наловили, их там под корягой уйма. Куда сло- жить-то?

-  Да в ведро и сложи, до ужина уж.

После обеда, когда чуть спала полуденная жара, наладились косить. Спервоначалу обкосили луговину, на глазок верных две десятины.

-   Для начала хватит, а там видно будет, - оценил Яков, протирая косу рукавицей. У него одного из всех коса была с граблями, чуть потяжелее других, но острая, как дамасская сабля. Выбирал он себе косу обычно на ярмарке подолгу у вятских купцов - по комплекции чтоб подходила, а главное... главное качество косы Яков определял по звону - возьмет эдак косу в руки, щелкнет пальцем и долго прислушивается. У хорошей косы звон долгий и ядреный, как у хорошего, колокола.

Обкосив луговину, перекурили малость и пошли рядами, впереди Василий. Замыкающий Яков нет-нет да подзовет Кольку, идущего чуть впереди него:

-   Иди-ка, Миколай, Тут ягод тьма.

Колька со Степкой бросали косы, встав на четвереньки, ели ягоды, бросая их в рот полными горстями. Солнце нещадно палило спины, косоворотки от жары и пота потемнели, липли к телу.

К вечеру откуда-то из-за Волги нанесло туч, погромыхало, погро­мыхало, пару раз сверкнули молнии, упало десятка два крупных капель дождя и все. Дмитрий разделся по пояс, наслаждаясь небесной прохладой, задрал голову.

-   Эх, сейчас ливанет, должно...

-  Ливанет, не ливанет, а косить надо, не прохлаждаться приехали. Вы обутку одели б, не ровен час поранитесь, - посоветовал Яков.

Парни ходили босиком. Загрубевшие, в мозолях, ноги боли не чувствовали, даже если шли по стерне, змей только опасались, по­падались они тут иногда.

Дождь брызнул всего ничего, а косить стало вольнее, даже когда показалось из-за тучки солнышко - не так пекло. Косили, считай, без перекура до позднего вечера. Солнце давно уже спряталось за вершины липовой рощи, застрекотали кузнечики, на вершине могу­чего дуба проснулся от дневной спячки филин, а мужики все махали косами, все ниже и ниже склоняясь от усталости.

Глава 17

Наступили сумерки. Откуда-то с низовья раздался утробный па­роходный гудок. Из зарослей ольшаника на противоположной сто­роне луга наладился ухать филин, а то птица какая-то начнет вроде рыдать по-женски. Одному, так и испугаться можно.

Только что перекусили перловой кашей, круто приправленной жир­ной солониной - приберегали специально для покоса, а то и барашка забьют, прихватят с собой кусок побольше, присолят слегка да под­весят на сук, где ветром обдувает. Дня три-четырс едят варево со свежатиной. Косьба - дело радостное, но тяжелое, тут без хорошего харча не сработаешь. Как говорится "каков едок, таков и работник". Попили из котелка чай, заваренный ежевикой, наслаждались терпким ароматом, ощущая во рту чуть кисловатый, пряный вкус. Обычно с ежевики свежей во рту вяжет, а в чае нет. Колька со Степкой налузгались вареных раков, завалились спать. Дмитрий с Андреем, таясь, перекурили в кустах и тоже залезли в шалаш. Старшие, сидя у костра, наблюдали за пламенем и летающими вокруг ночными бабочками, закурили. Яков поправлял длинной коряжиной костер.

-   Поди, тоже курить бегали охламоны-то?

-   Вроде не замечал за своим, все б пахло, - Василий повернулся на другой бок, поправил рогожу под собой, - да и закурят, ничего не скажешь, вон какие вымахали...

-   Не замечал... Рази заметишь, коли сам дымишь. Ты Александру спроси.

-   Да ладно, пускай курят, чай, мужики... Они не сегодня-завтра жениться сберутся, слыхать, уж женихаются.

-   Я ему женюсь, оглоблю-то обломаю об хребтину. Это ведь ему, Андрюшке-то, сусалы за Маруську Курилкину разбили. Нашел по­ганец безотцовщину...

-   Ну ты, Яков, напрасно, она девка видная. Оно ведь как говорят, дерево-то надо по себе рубить, мы с тобой тоже не князья.

-   Князья, не князья, а без штанов не ходим и кусок на столе не переводится.

-  А я так думаю: большой достаток он тоже во вред, как это про Башкирова-то калякают... Слыхал?..

-   Про что это? - Яков бросил окурок в костер, заинтересованно поднял голову. .

-    Как это... Это он сейчас Захар Гаврилыч-то остепенился, а то покуролесил по молодости, погулял вволюшку. Мне еще отец по­койный рассказывал. Как его папаша-то, Гаврила..., как бишь его?

Василий на минуту задумался, почесал затылок.

-   ...Ну да бог с ним. Как, значит, его папаша-то богу душу отдал, так оставил ему, Захар Гаврилычу-то, в наследство три парохода, баржей пять ли шесть ли да деньжат полмешка. Тут он и взыграл... Похоронил батю чин-чинарем и давай потом гулять, еще девяти ден не справили. Съехались к нему со всего околотка удальцы, кого только тут не было: гycap, бают, какой-то, становой из Усолья, ар­тисты прибыли. Да... Погуляли... Вот с одной кралей, из артисток что ли, он, нагулявшись, и махнул куда-то на юг, к морю догуливать, батя-покойничек его к деньгам не подпускал, строгай был мужик, царство ему небесное. В черном теле держал сынка. Да... Месяц-вто- рой гуляет Захар Гаврилович по югам да заграницам, знай только управляющему депеши шлет - высылай, мол, денег. А управлял у него еще Поляков Степан - дядя бузиновского-то управа.